В прошлом марте я не верила, что мы переживем этот год. Пережили. Жаль, что после 18 марта я не верю, что мы выживем. |
Если за эти два года станет хуже (а хуже — станет), я хочу,
чтобы Адлер стал последним городом, который я увижу в родной стране прежде чем
у меня ее отберут совсем.
У меня есть три года, чтобы успеть воплотить последнюю мечту
о стране, которая вдруг неожиданным поворотом стала моим профессиональным регионом
(и это не Сербия, и даже не США). И что я неожиданно считаю дни до нее. И я хочу,
чтобы она стала мне домом — последнее пристанище.
Если нет — вариантов слишком много.
Чужое гражданство, чтоб не было этих границ.
Чужой город, чтоб не было страшно.
Чужое гражданство, чтоб не было этих границ.
Чужой город, чтоб не было страшно.
Хватит ли меня на четыре года? До конца бакалавриата слишком
много решений нужно принять, а в глубине души я не готова ни к одному из них. В
глубине души я ощущаю тупую злобу и ненависть к тем, кто вынуждает меня уехать.
Если бы Илон Маск был россиянином, он бы уже давно сидел — или вообще был убит.
Все мы знаем истинные ценности этой страны, просто никто из нас еще ни разу не
открыл рот, чтобы сказать это вслух, словно что-то страшное после этого
произойдет. Замените все пыльное картинное величие, погребенное под обломками
Союза, страхом и паникой перед тюрьмой, полицейским произволом и случайными
убийствами на улицах — и вы выиграли. Они выиграли.
Я бы очень хотела вести революцию и все такое, но в
двадцать первом веке я еще больше хочу выжить. Я не хочу ни танков, ни
осажденной Москвы, ни горящего Белого Дома. Я по-первобытному хочу в
безопасность, где мне ничего не будет угрожать. Но те, кто поведут эту
революцию — я буду вами восхищаться, конечно.
Я слишком хочу жить, чтобы участвовать в этой бойне.
В чужих попытках быть превращенными в безвольное стадо мы узнали цену всему этому.
Б е ж а т ь .