Up north

Я боюсь, что мне не удастся отсюда выбраться.

Я подписана на несколько каналов студентов по обмену в США, и каждый пост вызывает у меня искреннюю улыбку. Они такие наивные, такие светлые, такие воодушевленные. Я тоже была такой. Такой верящей, что все возможно, верящей, что, прожив этот год, я стану мудрее, старше на целую жизнь. Тогда, в семнадцать, когда все, что ты знал в этой жизни — твоя родная провинция с серыми блоками многоэтажек, районная школа и зима девять месяцев в году, Америка предстает ослепительно блестящим миром, полным радости и светлых надежд, эмоций, впечатлений, событий; идеальная, долгожданная, желанная американская мечта.

Я помню эти чувства сейчас, шесть лет спустя после того момента, когда впервые узнала о Флексе. И каждый раз я улыбаюсь — я была невероятно везучей: мне довелось в семнадцать лет увидеть совершенно иную жизнь. Без Америки я бы не стала той, кто я сейчас; с в о б о д а, слепая, пронзительная мечта о свободе — единственное, что вело меня тогда и ведет по сей день, единственная моя связь с Америкой, с моим домом, с моим штатом. Не потому что Америка свободнее, — а потому что на контрастах я выстроила собственную ценностную шкалу. Ребенком увидеть мир с двух перспектив — это самое значимое, что можно желать человеку.

Мои одногруппники едут в страны изучаемых языков сейчас — в Китай, в Германию, в Испанию, во Францию. Я остаюсь в Москве. По многим причинам (и зависящим от меня, и независящим). Так нужно. И я за них рада. Но я не завидую. Сейчас — уже не то. Все равно грандиозный опыт, конечно, но ты уже не ребенок, тебе уже не запудришь мозги, и мир вокруг уже не так ослепителен, — так что я просто улыбаюсь, мысленно возвращаясь в родную Вирджинию, домой, к школе, к церкви, — мне не нужно этого сейчас, мне нужно было это тогда, в семнадцать.

Я коллекционирую воспоминания. Я коллекционирую страны, в которых я жила в крохотных деревнях, чужих домах, чужой жизнью, на чужом языке. Когда ты никто и ниоткуда — проблем не остается. Мы крохотное зерно во Вселенной, чудом зародившееся здесь, в бесконечно пустом пространстве; у нас ничего нет, кроме нашего собственного разума и прекрасной планеты, ставшей нашим мимолетным домом. И в этом великолепии, хрупком и вечном одновременно, я — его гостья и разум, его голос и тишина, его защитница и его послушница. И та жизнь, которую я хочу — просто быть тем, кем должна была быть до бесконечных политических теорий и хищных законодательств. Я хочу горные реки и пестрые поселки крайнего Севера, я хочу небоскребы Австралии и тропические леса Латинской Америки, я хочу тишину буддийских храмов и шумные японские улицы. Я хочу узнавать то малое, данное мне, — наш потрясающе красивый и удивительно живой мир, саму себя и того, кто был его Создателем. 

Здесь — моя цель. Перестать искать дом. Вся планета — мой дом, поколения до — моя мудрость, и я хочу продолжить их путь.

Есть какая-то вирусная слезливая история в наших соцсетях о том, что к каждому из нас однажды придет Бог. Ты не знаешь, в чьем обличии, ты не будешь готов, и главное — не отвернуться в момент, когда у тебя есть шанс дотронуться до чего-то большего.

Я встретила ее в Румынии. В первый момент я посмотрела на нее и не почувствовала ничего, пока мы традиционно спорили про внутреннюю политику Украины. Она электричкой уехала в Бокшу из Тимишоары, мы уехали на фестиваль, а когда вернулись — оставались считанные дни, и я даже не помню, как так получилось.

Но она была со мной, когда мне нужно было верить в то, что все происходит не зря. Она пела под гитару, она играла со щенками, она наводила абсолютный порядок в саду одним взмахом руки, и в каждом из этих обыденных движений я видела мудрость, которой миллиарды лет.

Она была моим бесконечным вдохновением, моим голоса Бога с усыпанного звездами черного неба, когда мы сидели поздно вечером и смотрели на Млечный Путь. Она была со мной, когда я смотрела на красную Луну, она была со мной, когда я боялась идти спать в ночь перед самолетом, потому что знала, что я не выдержу эти мысли, эту тоску; она была рядом, когда я сидела в кресле и считала минуты перед выездом в аэропорт в два часа ночи, она не позволила мне упасть, провалиться, осыпаться. Я знала ее две недели, и я чувствую, что нам еще суждено встретиться (может быть, в следующих жизнях); я уверена, что она была моим ответом, который я так хотела получить в Румынии, я чувствую, как она улыбается, отпуская меня дальше одну, потому что она верит в меня, я знаю. Ее любовь я сейчас чувствую с другого конца земного шара, ее любви я слепо позволю вести себя через пространство и время.

Сейчас она в Турции, и я получаю от нее длинные письма о ее жизни. Я иногда сама сажусь написать ей огромное письмо о всех своих страхах и сомнениях, и каждый раз меня что-то останавливает. Так странно, когда ты увидел в ком-то Бога, а этот кто-то рассуждает о зимней обуви и плату за квартиру. Но ничего неправильного в этом нет. Наоборот, все слишком правильно — даже так. И если я дотянусь до той жизни, которую я хочу (если!), я знаю, что она будет рядом со мной. Всегда. Даже если мы никогда не увидимся больше.

А наш дом в Румынии по-прежнему есть — уже засыпанный снегом. Я вспоминаю его, улыбаюсь и думаю, как здорово было бы сейчас просто вернуться в родную Бокшу, сидеть там среди снегов и собак, пить чай и программировать, программировать. Ами и Марти улетели в Индонезию, я кидаю им видосики, и мы вместе над ними хихикаем. Не я была настолько желанным гостем, — они были настолько мудрыми, позволив мне войти в их дом и остаться в их жизни — даже сейчас, спустя четыре месяца.

В июне мир, к которому я привыкла, рассыпался. Не потому что что-то пошло не так, и Чемпионат мира, который я ждала с нетерпением, превратился в какой-то тотальный хаос, а потому что вдруг откуда-то навалились какие-то важные истины. Не новые — просто вновь обдуманные… Реабилитация. Учиться жить заново. Заново вставать по утрам, заново радоваться серому небу, заново убирать волосы с лица одним простым движением. Что вы чувствуете в этих словах? Почему мы настолько слепы, настолько жестоки, настолько нелепы? И я учусь до сих пор. Я слишком много вспоминаю. Зализываю раны, крадусь по ступеням огромного деревянного дома с панорамными окнами на густо-зеленый северный лес, — меня здесь не ждали, я пришла сама. Я смотрю в ее глаза — а она все та же, несбыточная мечта, нереальная, бледная тень, тихо, но настойчиво преследующая меня. Однажды я надеюсь проснуться и понять, что она вернулась ко мне — просто часть меня самой, лучшее во мне, худшее во мне, — и ее не станет, останусь я одна — цельная.

А пока она — теплая и нежная, она разная, но одна и та же — в лесах Латинской Америки и заснеженных парках Мичигана, смеющаяся у Эйфелевой башни и плачущая на крыше заброшенного завода, гуляющая в парке с собакой и жадно глядящая на украшенный к рождеству торговый центр, чувствующая себя одновременно прощенной и преследуемой. И она — мой вечный ответ на вопросы, которые я не знаю, кому и как задать, она — мое «хорошо, я допишу задание в университет» и мое «завтра будет лучше», мое «дыши, пока ты можешь» и мое «я знаю, мы выберемся отсюда», мое «свобода или гибель» и мое «давай начнем с белого листа». Мое вдохновение сейчас, и ее улыбка напоминает мне о том, что действительно важно.

Что важно? — быть благодарной. Я отчаянно пытаюсь.

Со стороны у меня все хорошо. У меня два образование, одно из которых желанное, престижное, ненапряженное, и — нелюбимое, а второе — до нелепого спонтанное, обернувшееся самым правильным решением в жизни. У меня работа, которая дает мне шанс не думать об университете и городе, в котором я заперта на еще долгие полтора года. Бывает ли так, что жизнь, кажущаяся со стороны идеальной — просто выверенное ожидание чего-то другого, где каждая секунда ценна тем, что с радостью и облегчением вычеркиваю ее прочь из своей жизни? Я просто перестала что-то искать и во что-то верить. Работа и быт затягивают, и день за днем мне становится комфортно в метро, в моем крохотном, уютном и любимом районе, в нашем офисе, и я больше не хочу искать, читать, думать, расти. Оно запирает меня в золотой клетке своим показным комфортом, на который я купилась, она настойчиво шепчет, что так живут миллионы, и именно эта жизнь является самым желанным и важным для любого человека. И в этом быте, работе, ленте ВК утром в метро вместо лекций и книг, — столько всего притягательного, и я действительно могу остаться. Навсегда.

Хорошо, что была Вирджиния, Бокша и Мичиган. Млечный путь, теория первичной пиццы и письма из Стамбула. Я не сопротивляюсь, но пока я не позволяю меня сломить.

Сколько еще раз мне нужно оказаться в самолете, чтобы поверить, что возможно — все?

Мне нужны эти два университета и работа — сейчас. Мне нужно понять что-то важное — сейчас. Мне нужно дотянуться до нее — сейчас. Я просто должна вдохнуть последний раз, прежде чем сорваться навсегда. И я жду. Отмечаю в календаре. Это не конец. Остановка.

Не дай комфортному офису, метро и спокойному виду из окна забрать меня.

У меня есть полтора года, чтобы ее глаза стали моими. 

Н.