Abandoned Citizen Syndrome

С какими бы целями и куда бы мы — и поколения до нас — не бежали из России, нас всех ведет одна слепая мечта — найти свое государство, в котором мы наконец-то почувствуем себя защищенными. Я называю это abandoned citizen syndrome — когда ты приезжаешь в демократическое капиталистическое общество и пытаешься встроиться в систему, а у тебя не получается — потому что ты из другой системы, у тебя другой опыт, ценности и геополитические представления. И мир кажется очень странным. Ты смотришь на людей вокруг — европейцев или американцев — спокойных, уверенных в своих правах, защищенных государством и обществом — и понимаешь, что твоя собственная почва намного более зыбка. В какой-то точке ты начинаешь чувствовать презрение — американский патриотизм делает из своих граждан тупых овец. Потом приходит отрицание — и ты начинаешь играть в гражданина своего государства, по воле злой судьбы высланного из дома, но по-прежнему преданного родине и скучающей по ней так, как скучает живущий в тысячах километров от матери-алкоголички ее обиженный, но горячо любящий сын. Когда я находилась в этой точке, я резко заболела особым путем России. Другие в этой точке заболевают особым русским характером, что в принципе, по сути, то же самое. Очень важно здесь помнить, что ты — не в России, и у тебя нет ни малейшего права осуждать, призывать и требовать. Из уютных европейских городов, залов судов по правам человека, капитализма и демократии очень удобно призывать россиян выходить на улицы. И очень подло агитировать их потерять то, что ты вырвал зубами — свою свободу жить в гражданском обществе.

Когда мне было восемнадцать, и я вернулась в Россию с тем самым abandoned citizen syndrome, я как-то иначе представляла свое будущее. Все время своего пребывания в Америке я восхищалась ее историей, культурой, поразительно тонкой пропагандой и потрясающе-прагматичным подходом к союзникам. Американское общество оставило во мне глубокий след — и я почувствовала себя брошенной собственным государством. В этот момент мне не оставалось ничего, кроме детской обиды и попыток доказать, что у меня тоже все нормально, чтоб не было этих сочувствующих взглядов и перешептываний, что я сбежала из сумасшедшей тирании. И я доказывала, что Россия на самом-то деле не такая уж и плохая. Даже в семнадцать лет некоторые вещи не укладывались в моей голове — как три президентских срока подряд, например, — и я выбрала простейший путь — основать свою поддержку текущей политической ситуации в России на концепции легитимного лидерства. Я хотела вернуться в Россию, чтобы сделать ее лучше, — хотя я так безумно не хотела уезжать, — но еще больше я хотела служить своему народу. Чтобы доказать всем тем, рассуждающим о российских кейсах в ЕСПЧ, что мое государство тоже заботится обо мне — а я забочусь о нем — смотри, Америка, не только ты так можешь. Какое-то время синдром еще сохранялся — а потом очки разбились, и это было очень больно.

В то же время я читала блог Лены, проходя с ней ее долгий путь от простого социального работника в Питере, работающего в офисе с девяти до шести, до абсолютно освоившейся в западной системе ценностей бельгийки, с пестрящим европейскими городами инстаграмом. Она вдохновляла меня, но где-то в глубине души я знала, что моя история повторится, и Лену настигнет тот самый abandoned citizen syndrome. Так и случилось. С недавних пор она начала бесконечно постить призывы к россиянам выходить на улицы, устраивать митинги и сбрасывать неугодную ей власть. Хорошо, конечно, что она осознала, что политика — это важно, и что очень много лет своей жизни ты жил без базовых прав на свободу жизни, слова и совести, которыми теперь ты можешь наслаждаться каждый день. Плохо то, что вещает она из Брюсселя. Живя жизнью европейки. Сбежав из страны, где полиция ногами отбивает почки гражданам, и сейчас сидя в полнейшей безопасности, она призывает граждан, оставшихся в тираническом аду, выходить на улицы и получать от этих самых полицейских по этим самым почкам. Ведь сама она несколько раз подчеркивала, что не собирается возвращаться в Россию.

По моему скромному опыту, abandoned citizen syndrome неизлечим, если ты не вернешься в Россию и не увидишь, что ничего не может быть более важно, чем твоя жизнь и безопасность. Сидя в Америке, я тоже заявляла, что отдельная жизнь должна быть ничем в великой цели вершить историю государства. Оказавшись в центре этого ада, я с уверенностью заявляю, что нет — не должна. Я все еще здесь, потому что я все еще не закончила университет, но я ловлю каждый шорох, и, если вдруг что-то пойдет не так, у меня — у нас всех — есть план. Потому что нет ничего более важного, чем сохранить свою жизнь, будучи бесправной цифрой в чужих стратегических планах, — и ничего более естественного, чем отказаться от тирании и найти другое государство, способное защитить твою жизнь, права и благополучие.

Будучи сейчас так близко к концу этого ада и пытаясь использовать это время, чтоб расставить приоритеты и цели перед тем, как навсегда отсюда уехать, я испытываю одновременно что-то типа спокойного умиротворения перед будущей более счастливой жизнью и едкой горечи из-за того, что мою страну ждет то, что ждет.

Как хорошо, что была Америка — она дает мне право так громко рассуждать о подобных вещах. 

Как бы сильно я не ненавидела то, что произошло со мной в Москве, и свою дорогую гори-ты-в-аду альма-матер, все эти дребезжащие теории об особом пути России и проклятых капиталистах, я не уверена, что могу любить что-то сильнее, чем международные отношения. Все, что осталось после четырех лет бакалавра — легкое чувство обиды, что я так и не получила то, за чем пришла сюда. Дебатов, споров и научных статей. И почему-то мне кажется, что я продолжу искать это. Я не уверена, что буду когда-либо работать в политической аналитике (в политике — точно нет), но мне бы хотелось никогда не прекращать говорить о государствах и их связях. Это наш единственный шанс на многоаспектный мир, это наш единственный шанс на свободу и совесть.